Мы берем тайм-аут, когда Ниндзя, акробат чертов, проламывает едва наметившуюся дыру в заграждении и совершенно читерским образом убегает через сквер к оживленной трассе - краем глаза я успеваю заметить, как он стягивает с головы капюшон. Волосы у него оказываются неожиданно светлыми - светлее, чем я представлял, увидев пару выбившихся из-под темной ткани прядей.

У самого шоссе он оборачивается и насмешливо салютует нам, предусмотрительно прикрыв лицо ладонью.

Позёр.

Доска кажется чертовски тяжелой, в теле ноет едва ли не каждая мышца, Фрэнки смотрит на меня, кажется, с беспокойством, хотя черт разберет выражение его лица под очередной дурацкой маской, и спрашивает, картинно положив тяжелую ладонь мне на плечо:

- Эй, Джейк, все нормально?

Я улыбаюсь. Широко улыбаюсь, едва не поморщившись от боли в потрескавшихся губах, и лгу, конечно:

- Все о'кей, Фрэнк.

*

Мы прячемся. Самым позорным образом прячемся в каморке под платформой - явно заброшенной, внутри все покрыто пылью и паутиной, пахнет затхлостью, стылый воздух не желает заталкиваться в сжатые страхом легкие.
Тесно, так тесно, что пять человек с трудом умещаются в крохотном помещении; пытаясь устроиться удобнее, Фреш бьет меня острым локтем прямо в живот, от чего я сгибаюсь пополам и невольно подаюсь вперед, едва слышно застонав сквозь зубы.

Ниндзя реагирует моментально - разворачивается и зажимает мне рот широкой ладонью в черной перчатке, заставляя выпрямиться. Я отступаю к стене, но даже с такого расстояния отчетливо вижу, как немыслимо расширены его зрачки, так, что почти не видно радужки. Он тяжело, лихорадочно дышит и все смотрит на меня этим странным, нечитаемым взглядом, от которого я начинаю задыхаться.

Слишком тесно. Жар чужого тела ощущается всей кожей, организм поперек любого страха реагирует на неожиданную близость самым ожидаемым образом, и я криво улыбаюсь, осознавая всю абсурдность ситуации.

Мы прячемся в пыльной конуре под платформой, очередной толстяк из охраны железнодорожных путей обшаривает каждый сантиметр вокруг, нас пятеро, один из нас - двенадцатилетний мальчик, который того и гляди захнычет и сдаст нас с головой.

Ах, да, а еще у меня откровенный стояк на парня, которого я никогда в жизни не узнаю в толпе.

Охренительно. Да что вы вообще знаете об абсурде.

Когда Кинг все-таки начинает тихо поскуливать от страха, я мысленно клянусь больше никогда не брать младшего брата с собой, но, к счастью, шавка сторожа уже успела с пронзительным тявканьем пробежать мимо.

*

Я засыпаю.

Голова опасно клонится к парте - еще немного, и текст конспекта, написанного гелевой ручкой, просто отпечатается на лице, и придется переписывать его с зеркалом. Я не спал всю ночь - некоторые вещи лучше проворачивать в одиночку, если вы понимаете, о чем я.

Я думаю о покупке новой доски, потому что моя - слишком приметная, слишком узнаваемая, широко, так сказать, известная в узких кругах, совершенно не подходит для моих ночных развлечений. Вы могли видеть эти мои рисунки на стенах новостроек Ист-Энда, или клубов Сохо, или даже офисных высоток.

Эти мои ночные проекты предельно далеки от дневных почеркушек у железнодорожного полотна. Цинковые краски - безумно, почти непомерно дорогие для меня, но действительно стойкие в отличие от той алкидной дряни, которые используют товарищи по "клубу".

Мне с трудом удается сосредоточиться на лекции - текст на доске двоится, а затем троится, прежде чем свернуться в тугую спираль. Я понимаю, что засыпаю, и силюсь придти в себя, немыслимым усилием воли выпрямляя спину и вглядываясь в доску, где уравнения медленно и почти осторожно встают на положенные им места, впиваясь в мой воспаленный мозг шпилями интегралов и зубцами игреков.

Голова болит так, что хочется зажмуриться, потому что даже рассеянный свет ламп под потолков причиняет мне боль. Парень с передней парты оборачивается и без улыбки говорит "у тебя краска на лице... вот здесь". Проводит кончиками пальцев по моей щеке и я повторяю его жест, ощущая жестковатые чешуйки на лице; почему-то становится смешно.

*

Он небрежно прислоняется спиной к стене рядом со мной и говорит:

- "Агрессия" - твоя работа?

Внутренне я каменею, но привычно широко улыбаюсь, потому что - эй, никто не говорил, что уже можно выходить из образа, так что отвечаю я как можно беззаботнее:

- Ты что, куда мне.

Для выразительности указываю открытой ладонью на свое сегодняшнее "произведение" - пучок обиженных матрешек на фоне зеленого луга. Выглядит это действительно жалко, поверьте мне на слово. Я близок к капитуляции и признанию себя воинствующей бездарностью.

- Твой почерк, - Ниндзя пожимает плечами и улыбается. Разглядеть улыбку в складках черной ткани на лице - квест не для слабонервных, но поневоле становишься удивительно внимателен к деталям, когда речь идет о человеке, на которого у тебя... неважно.

Я тоже пожимаю плечами и отдуваю прядь со лба, пытаясь ногой собрать рассыпанные баллончики в кучу, чтобы потом быстро их убрать их в мешок. Ниндзя садится у стены по-турецки и поднимает голову, внимательно разглядывая моих несчастных матрешек. Зрачки у него такие же огромные, как в тот вечер под платформой; я начинаю подозревать, что он наркоман. Впрочем, кто из нас без грешка.

Я разглядываю его украдкой, выводя тончайшей струей краски узор серебристым по красному.

К тому моменту, как я снова начинаю осознавать свои действия, серебристая линия выходит далеко за пределы рисунка, закручиваясь бессмысленными спиралями. А все потому, что он приподнимает маску, открывая рот, и жадно закуривает, предварительно оглядевшись. Оглядеться - разумное решение; на запах табачного дыма шавка реагировала уже не раз и не два. Впрочем, мне хватает пары секунд для того, чтобы понять, что это не табак - в воздухе струится сладковатый запах марихуанны.

Я пинаю его кончиком ступни в бедро и говорю (голос едва не срывается в сиплое шипение):

- Я не буду тащить тебя на себе, когда ты, обкурившись, врежешься в поезд.

Ниндзя запрокидывает голову и усмехается, глядя на меня из-под прикрытых век. Усмешка - неприятная, издевательская, - искривляет бледные, тонкие губы, и отчетливо слышится в голосе, когда он отвечает:

- Будешь.

*

Мне правда приходится тащить его на себе. Кровь быстро пропитывает черный капюшон, и я стягиваю его, пока стараясь не трогать маску, и прижимаю к ране на его затылке, судорожно соображая, справлюсь ли я сам, или нужно ехать в больницу. Хватит ли бинтов или придется накладывать швы.

В горле клокочет такая паника, что я едва вижу рельсы перед собой. Ниндзя чертовски тяжелый, но у меня нет ни секунды для того, чтобы перехватить его тело удобнее - сторож выкрикивает проклятья мне в спину, в собака пытается вцепиться в лодыжку. На секунду затормозив, мне удается носком ботинка отшвырнуть чертову шавку к заграждению, она ударяется головой о стальной лист и больше не встает.

Но у меня нет, нет, нет ни секунды для того, чтобы думать об этом.